Мой мальчик... Он склонил голову, как раненая или больная птица. Он о чём-то думает, и я молчу, боюсь помешать его мыслям, наверно, таким же хрупким, как он сам. Хлопнула форточка, он поднял глаза, посмотрел на меня, но я понял, что он меня сейчас не видит. Я встал, открыл шкаф – старый шкаф простонал дверцей – и вынул теплый югославский шарф. Набросил ему на плечи и увидел очень близко от себя худенькую шею, – как весенняя веточка, а на ней тоненькая жилка бьется, как маленький боксер. Когда-то так сравнивал своё сердце поэт Михаил Светлов. Талантливый человек, необыкновенная личность, но за всю жизнь так и не сказавший правду в своих стихах и пьесах. И потому всё сказанное им в частных беседах интересно и остроумно, а почти все написанное – муть. И очень несчастно закончил он свою жизнь, раздавленный собственной ложью, страхом, водкой и беспощадной болезнью. Но одно его стихотворение – об обманутом и погибшем крестьянском пареньке – я люблю за настоящую поэтическую музыку, лежащую вне пределов текстового смысла. Сейчас мой мальчик занят философским раздумьем, он решает очень важную проблему – почему люди врут? Ему трудно, он сейчас там один с мыслями, без меня. Без меня ему очень трудно, а мой ответ его не удовлетворил. Он тяжело вздыхает и нерешительно говорит: «Может, они не знают ничего другого интересного и поэтому выдумывают?» Первый раз он начал «специально» думать, когда от него ушла мать. Это было год назад. Он спрашивал у меня: – А мама красивая? – Да, – говорил я. – А ты красивый? – Я не знаю, по-моему – нет... Он обнимал мою голову и целовал небритые щеки. Из-за него я снова стал бриться каждый день. Потом случилось ещё одно горе. У нас был Чижик – маленькая лохматая дворняжка, ласковая и неряшливая. Чижик завтракал, обедал и ужинал всегда вместе с нами. У него даже был свой фартучек, на котором неровными детскими буквами было написано «Чижик». Четыре буквы большие, а последняя «к» совсем маленькая, потому что едва поместилась. Чижик попал под машину. Мы похоронили его по-настоящему, в гробу, с табличкой: «Щенок Чижик. Прожил один год. Мы его сильно любили». Закопали его на берегу реки, и река по-старушечьи приговаривала шелестящими волнами, успокаивая моего вздрагивающего сына. Потом мой мальчик болел, а когда ему разрешили вставать, он садился у окна и думал, а я смотрел на него. Тоненькая былинка, крохотный, как одуванчик, он поворачивался ко мне и говорил: «Зачем он умер, мы ведь его так любили...» Год назад, когда мама от нас ушла, ты ещё не мог этого сказать, а сейчас я вижу, как ты повзрослел. Если бы мы могли удерживать людей силой своей любви, то не многие умирали бы и не было бы на свете одиночества, которое оставляют нам наши любимые, покидая нас. Мой маленький философ. Чистый, как стёклышко, блестящее на солнце. Помню, как детский врач Осип Яковлевич, лечивший когда-то меня, а теперь и его, сказал: – А знаете, я бы хотел на старости лет впасть в детство. Единственная возможность вернуться в детство – впасть в него. Над такими стариками обычно смеются, и никто не понимает, что они счастливы. Как мне хорошо, когда ты смотришь на меня. Мой мальчик! Завтра ты уходишь к своей маме. Год она жила без тебя, а потом решила забрать тебя к себе. И суд пошел ей навстречу. Мне судья так и сказал: «Мы не вправе лишать ее материнства...» Завтра, дорогой судья, уйдут от меня два серых зайчика. И суд, и почти все считают, что дети больше нужны матери. А я буду ждать. Сам не зная чего, но ждать.
