Музыка: John Barry – Fire Dance

Б.: Ну да, мне знаком этот упрек дескать, и я, и другие авторы, мы не отражаем в своих работах «большую жизнь». Упрек нелепейший и смехотворный. Ибо «большая жизнь» повсюду одинакова и повсюду одинаково скучна. И другой упрек в том, что я питаю пристрастие к изображению «маленьких людей», хотя никто еще не удосужился объяснить, каких людей надо считать великими и в чем состоит величие. И так далее, и тому подобное. Да, я, безусловно, причисляю себя к маленьким людям и подозреваю, что ярость тех, кто норовит выставить меня «преступным элементом», объясняется как раз тем, что по среднестатистическим параметрам я, конечно же, человек зажиточный и зарабатываю много денег, иногда, и к тому же знаменит, но при этом пренебрегаю обязанностью одеваться «с иголочки» и вообще выглядеть так, как полагается выглядеть преуспевающему автору в представлении обывателя, понимаете? Их это, вероятно, провоцирует и злит еще больше: может себе позволить, но пренебрегает и расхаживает в мешковатом костюме, что, кстати, даже и не соответствует действительности.
Да, это тема, о которой почти ничего не написано, над которой толком еще никто и не задумался; не в том, что касается меня лично, а в том, что касается одежды, манеры одеваться; самое любопытное в этих «поэтах замочной скважины», как мы их дома прозвали, – не их обывательская, мещанская мелочность, а их отношение к себе самим: какая чушь у них в голове? Какими штампами они мыслят, и кто фабрикует эти штампы? Попробуйте продумать это до конца. Тут такая схема выстраивается, что жуть берет.
Л.: И эта тенденция «припечатывания» неугодных, очевидно, будет усиливаться?
Б.: Наверняка, обратите внимание хотя бы на то, как, в каком виде у нас фотографируют подозреваемых лиц и как потом публикуют эти фотографии, подчеркиваю, подозреваемых, не преступников, одного подозрения достаточно, подозрение уже становится доказательством виновности; а раз так, подозрение надо подкрепить внешним видом, тут все взаимосвязано, и это очень эффективная модель.
Л.: Кстати, мне сейчас пришло в голову, это ведь и к лексике человека тоже относится, например к Вашей лексике: Вам не могут простить, что Вы писатель, к тому же нобелевский лауреат, публично употребили слово «дерьмовый».
Б.: Ну да, это Вы о той речи в Берлине... Это было импровизированное выступление, в котором я один раз употребил словцо «дерьмовый» – почему-то всех это страшно переполошило. Опять-таки я нахожу, что с точки зрения феноменологии это крайне интересно, как достаточно интересны с этой точки зрения и рассуждения деятеля ХДС Карстенса о парламентских манерах. Господин Карстенс считает, что употреблять грубые слова и ругательства нехорошо, вот только сам он правда, с отличным аристократическим прононсом беспрерывно клевещет и подстрекательствует. В то время как Венер, к примеру, – прямая ему противоположность. Он ругается, он прямо говорит: «Вы свинья», или что-то еще в том же духе. Я считаю, в таких случаях ругательства и крепкие выражения куда человечней, куда непосредственней, тут по крайней мере нет доносительства. Ругательство, оскорбление это ведь достаточно очевидная вещь, это квалифицируется как оскорбление словом, и тут можно защищаться, обратиться в суд. Но вот эта, с аристократическим прононсом, в надменно-поучительных тонах, клевета на всю СДПГ как на якобы антиконституционную партию она, на мой взгляд, куда хуже, и тут мы снова подходим к проблеме стиля и пресловутой «нормальности»: клевету, оказывается, можно спрятать в изысканных оборотах элегантной речи, тогда как простодушный Венер, которого я, кстати, считаю замечательным оратором, то и дело «выходит за рамки», что, по-моему, куда человечней, да и симпатичней. Вы сами можете сопоставить все это с проблемой одежды и вообще с проблемой выпадения из нормы во всех других сферах.
Л.: Не связано ли все это в свою очередь с извращенным представлением об эмоциональности? Испытывать да и изъявлять чувства в этом ведь нет ничего плохого...
Б.: Тут мы подошли к очень важному пункту. Изъявлять эмоции у нас это считается чуть ли не признаком болезни, а если посмотреть, в какой связи, в каком контексте людей упрекают в излишней эмоциональности, тут вообще откроются удивительные вещи. Помню, на телевидении была как-то дискуссия о кредиторах Герштатта {обанкротившаяся страховая компания в ФРГ, названная так по фамилии её основателя}, то есть о людях, у которых попросту украли их сэкономленные сбережения, у некоторых сбережения всей их жизни, у других пожизненную ренту, которую они вложили в дело. Их обокрали, обманули, отняли «плоды их труда» только потому, что они делали то, к чему их все и всячески призывали: они экономили чтобы построить себе домик или еще на что-нибудь. И разумеется, эти люди были взволнованы, их можно понять. И что же им теперь заявляют? Давайте отбросим эмоции! Вы представляете? Я вот сейчас пырну Вас ножом в руку, а потом скажу: давайте без эмоций. Это все из той же сферы насилия. Той своеобразной – еще никем как следует не изученной формы насилия, когда вас попросту облапошивают, а вы не смеете даже «эмоционально реагировать», а если из 100 марок вам вернули 65, так вы еще будете прыгать от радости до потолка, потому что у вас не все отняли.
А теперь представьте себе нечто противоположное: попытайтесь вы облапошить банк, допустим, хотя бы на 35% от двух тысяч марок – у вас отнимут все, из трех электрических лампочек по суду две конфискуют, одну, правда, оставят, позволив вам и обязав вас работать; и конечно же, когда судебный исполнитель приходит к вам вывинчивать эти две лампочки хоть в большинстве случаев он делает это без всякого энтузиазма, это ведь тоже можно считать насилием; но вы по отношению к банку не только не имеете права применить насилие, вам еще предлагают «отбросить эмоции». У вас силой отнимают не только деньги, но и ваши чувства.
Эта философия антиэмоциональности опять-таки прямо сопряжена и с террором гигиены «без запахов», с культом «ажура» и так далее... По сути, все это признаки смерти. Человек без эмоций мертвый человек. Ибо если у тебя есть эмоции, значит, тебя что-то затрагивает, трогает, что-то тобою движет, ты способен чувствовать, волноваться а все это считается аномалией, болезнью. При таком подходе, разумеется, всякий эмоциональный человек и всякое изъявление эмоций воспринимается как крайняя степень ненормальности.
Л.: А ведь без эмоциональности невозможна и рациональность...
Б.: Само собой, это очевидно: нельзя научиться думать, если тебя ничто не способно тронуть, расшевелить. Само слово – расшевелить об этом свидетельствует. Но подумайте, к чему это может привести, так сказать, в последствиях: идет суд, бракоразводный процесс, расторжение брака и все это должно проистекать «без эмоций»; рожать и растить детей тоже без эмоций... Только представьте себе этот мир, начисто лишенный эмоций, это же царство мертвых, сплошное мертвое царство, где вместо людей могут спокойно обитать роботы. Это все из той же сферы нормального и ненормального.

"Три дня в марте."
Беседа Генриха Бёлля с Кристианом Линдером.
Перевод М. Рудницкого